Мама растерянно встала с дивана. А тетка Серафима, не раздеваясь, хозяйкой прошла через комнату и уселась за стол.
— Ну, здравствуй, дорогая, — сбив на затылок платок, ласково сказала она и впилась в маму маленькими подпухшими глазами. — Как живете-можете?
— Ничего, — неохотно ответила мама. — А ты как?
— Твоими молитвами, — липко улыбнулась тетка Серафима. — Пока господь милует. Давно вернулась?
— Месяца два уже.
— Ай-яй-яй, — всплеснула руками тетка. — И до сих пор не зашла! И на моленьях я тебя не видела. Что ж это ты, сестра, от бога отступилась? Тяжкий грех на душу берешь. Пойдем, голубушка, пойдем попросим господа, чтоб простил тебя. Аккурат сегодня в божьем доме собрание.
— Никуда я не пойду, — негромко, но твердо ответила мама. — А ты уходи! Слышишь? И дорогу в мой дом забудь. Понятно?
— Нет, не понятно, — вскочила тетка Серафима. — Не понятно. Это зло в тебе говорит, обида. Оклеветали они, душегубы, Петра Иваныча-то, а ты и поверила. Опомнись, сестра, один раскаявшийся грешник богу милей ста праведников.
Услышав имя Сачка, мама вздрогнула, как от удара. Лицо у нее исказилось от ярости, она сжала маленькие кулаки и вплотную подошла к тетке Серафиме.
— Убирайся, тебе говорят, — выдохнула она. — Сволочь, спекулянтка, ты меня каяться зовешь?! Да я сейчас как возьму Сашкин костыль!..
Во второй раз тетка Серафима с позором удирала из нашей комнаты. Она пятилась к двери в своей черной шубе, толстая и неповоротливая, и шипела, брызгая слюной:
— Богохульница… Вероотступница… Гореть тебе в геенне огненной, гореть…
А мама наступала на нее и молчала. Спустя минуту в подъезде за теткой Серафимой тяжело хлопнула дверь.
Мама вернулась, поправила волосы и села на край моей кровати. Зашел дядя Егор.
— Что это за шум у вас? — спросил он.
Мама не ответила. Она встала, поправила постель и сказала:
— Ничего особенного, Егор Сергеевич. Саша ходить учится, а я — жить.
…Шаг, еще шаг, еще шаг… Так вот мы и делаем свои первые шаги в большую хорошую жизнь — я и мама. А вместе с нами шагают наши друзья. И, наверно, поэтому нам так хорошо идти.
Вот это новость! Председателем совета дружины в нашей школе был Димка Петрищев, долговязый веселый восьмиклассник, баскетболист и забияка. Его знали и любили все, от октябрят до выпускников-комсомольцев. Даже для Веньки его слово было законом: не помню случая, чтобы он с Димкой спорил. Но Димкин отец был военным, его перевели в другой город, и мы остались без председателя. А через несколько дней, как-то под вечер, Венька прибежал к нам и прямо с порога зло бросил:
— Знаешь, кого председателем совета дружины выбрали? Генку Козлова.
— Плохо? — спросил я.
— Плохо, — твердо ответил Венька.
— А ты где был? Ты ведь тоже член совета дружины. Чего не сказал?
— Не было меня, — огорченно вздохнул Венька. — Я на стройку ездил, мы с Дмитрием Ивановичем еще на той неделе договорились. Откуда же я знал, что они станут председателя выбирать? Вот и получилось, что из нашего класса никого не было. А Глафира Филипповна что о нем знает? Отличник, поговорить умеет… Вот и выбрали.
Я вспомнил, как Генка, насмешливо щурясь, спрашивал у меня про крестик, и вяло сказал:
— А чего теперь говорить? Пусть работает…
— Пусть работает, — махнул рукой Венька.
Назавтра Генка пришел в школу с тремя красными нашивками на рукаве.
— Уже нацепил, — презрительно пробормотал Венька и отвернулся.
Ребята бросились поздравлять Генку: что ни говори, а приятно, когда председатель совета дружины в твоем классе учится. Только мы втроем его не поздравили — Венька, Алеша и я. Но он, по-моему, даже не заметил этого. Он довольно улыбался и то и дело, словно невзначай, косился на свои нашивки. А потом, когда все успокоились, строго сказал:
— Вениамин, сегодня после уроков оставь отряд: Разговор есть.
И загадочно прищурился. Девчонки тут же принялись расспрашивать, о чем разговор, но больше из Генки не удалось вытянуть ни слова.
После той драки Генка впервые обратился к Веньке. Но как обратился! «Вениамин…» Сроду его никто так не называл, даже учителя. «Оставь отряд…» А что стоило просто сказать: «Ребята, давайте останемся, нужно поговорить». Неужели эти нашивки его за одну ночь говорить по-человечески отучили? Или он Веньке свою власть хочет показать?
Раздумывать над этим мне было некогда — начались уроки. А после уроков в классе остался весь отряд: Генка напустил на себя столько таинственности, что всем просто не терпелось узнать, о чем разговор.
— Строить на линейку отряд или так обойдется? — ехидно прищурился Венька.
— Обойдется, — махнул рукой Генка и уселся за учительский стол. Он обождал, пока ребята перестали возиться, усаживаясь, а потом торжественно сказал: — Дело вот какое. Вчера мы решили ко Дню Советской Армии присвоить нашему классу звание «отряда — спутника семилетки».
— Ура! — заорал Слава Кирильчик и изо всех сил бабахнул крышкой парты, а девчонки захлопали в ладоши. Генка просто расцвел: он, видно, ничего иного не ожидал.
— Погодите шуметь! — осадил всех Венька. — Кто это решил?
— Совет дружины, — приглаживая волосы, ответил, Генка. — А тебе что, не нравится?
— А предложил кто? — гнул свое Венька.
Генка покраснел.
— Я предложил, кто ж еще… в соседней школе знаешь сколько — десять «отрядов-спутников»! А у нас ни одного. Ну, я и предложил.
— И правильно сделал, — снова заорал Славка. — Первыми на всю школу будем! Ай да мы, ай да молодцы!